"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
Длинная и устрашающая история про дирижераВальтер Фельзенштайн все же был умный человек.
Нет, он не ставил «Онегина»: но он говорил, что «нет ничего хуже дирижера, который не смотрит на сцену, а только тычет палкой в ее сторону, указывая певцам момент вступления»; и что бороться с дирижером трудно, потому что он на виду, и оттого свято верит, что это он делает спектакль и может вертеть им по собственной воле. Между тем, без дирижера спектакль всего лишь не был бы оперой, как без режиссера он всего лишь остался бы «концертом в костюмах»: но вот без актеров спектакля бы и впрямь не было. И потому (об этом тоже говорил умный Фельзенштайн) и дирижер, и режиссер, и оркестр существуют в оперном театре из-за и для актера – а никак не наоборот.
Чего не знал Фельзенштайн (и хорошо, а то умер бы раньше времени), так это того, что бывают еще дирижеры, которые не просто не интересуются происходящим на сцене, но и демонстративно на это происходящее плюют. Потому что не заметить, что сегодня творилось с музыкой, было нельзя – можно было только проигнорировать.
Я всегда – даже и особенно в искусстве - предпочитала тех, кто ведет себя как профессионал, тем, кто кичится своей «талантливостью»: может быть именно поэтому Коробова я всегда недолюбливала, несмотря на то, что все, в т.ч. и те, кому виднее, в один голос твердят, как он замечателен; и, видимо, все-таки j’ai raison: потому что он наверняка собой дико доволен и вообще получил массу удовольствия: и все же, если он сегодня не зарубил спектакль, то что же называется «зарубить»? А если спектакль зарубил не он, то чья это, черт побери, проблема – происходящее в оркестре???
Хм, я не собиралась никому рассказывать, где я сегодня была, чтобы обо мне чего-нибудь не подумали, но поскольку любимый театр неизменно преподносит мне странного рода сюрпризы, и меня то прет, то распирает, в конце концов, думайте что хотите! Могла я пропустить "Онегина" в День Лицеиста? - Конечно нет!
Начиналось все очень хорошо: все-таки Балашовым-Ленским, новоявленной Ольгой (В.Вяткиной), обнаружившей красивый тембр и завидную способность к четкой артикуляции, и, слава великим богам, все же "правильным" Онегиным. Я в кои-то веки слышала, а не помнила слова, и почти не ловила неизбежного в оперных мизансценах немого комментария «режиссер сказал – мы сделали, а что?». Иначе говоря, они готовы были ИГРАТЬ! Но дирижер им тупо не дал!!!
Чем-то странным повеяло чуть ли не с момента превращения первого дуэта в квартет. К первой реплике Ленского диагноз был ясен: любое желание певцов интонационно выделить какое-нибудь слово терпело жесточайший крах, потому что за миллисекундную паузу перед логическим ударением оркестр успевал доиграть реплику до конца. По мере приближения письма Татьяны (видимо, любимого) нетерпение дирижера все возрастало, и к концу первой картины актерам было уже вовсе не до интонаций – они захлебывались обилием согласных в русском языке; и меня, еще не отошедшую от сонного Ведерникова в парижской трансляции, мучил вопрос, неужели Чайковский не сообразил проставить в партитуре темп по метроному…
Прилетев на всех парах к долгожданной второй картине, дирижер остановился, отдышался и устроился поудобнее. Татьяна с няней по инерции пронеслись сквозь дуэт и к собственно сцене письма пришли в норму. Я выдохнула.
Следующая тоже ударно-вокальная картина тоже удостоилась дирижерского внимания. Батуркин, отложив телячьи нежности до весны, снова извлек на свет божий осенний вариант Онегина – самовлюбленного, умного и едкого: правда, все же без «тех» высот цинизма…
Я вообще все никак не могу понять, радоваться ли мне, что я застала «тот» его coup de foudre, по сравнению с которым все что угодно теперь «недотягивает»; и вообще, был ли это впрямь небывалый всплеск вдохновения, или после Павлова любой намек на драматическую выразительность раем покажется: впрочем, мотивацию я, конечно, могла придумать сама, но чисто «физические действия» - с кривой улыбкой и мокрой челкой – не глюки же у меня?
Кроче говоря, сценически Онегин был активен и хорош. Вокально, правда, поначалу обнаружил проблему со злоупотреблением не то некачественным, на то неуместным вибрато; учитывая, что по ходу арии в 3 картине проблема исчезла на глазах, называется проблема, видимо «Распеваться надо!»; как бы там ни было, ко второму акту Онегин был во всей красе и, поскольку от звуков финального дуэта из «Евгения Онегина» я теряю волю, и, если не от голоса Андрея Батуркина вообще, то от голоса Андрея Батуркина, поющего финальный дуэт из «Онегина», - тоже, я, в конечном итоге, даже счастлива. Но до второго акта надо было еще дожить.
Проведя «бенефисы» двух главных действующих лиц, дирижер снова утратил интерес к происходящему и заторопился домой (на поезд? на свидание?). «В темпе вальса» - это уже быстро: но с такой скоростью танцуют разве что ча-ча-ча.
Когда настала очередь Вячеслава Осипова, дирижер, из уважения к легендарному ветерану, снова вынужден был попридержать коней, и роскошные Куплеты застолбили месье Трике положенную «чеховскую» роль в заключительном tableau. Последняя реприза во всей героической мощи былого Хосе и Германа вышла откровенно выпендрежной, но в тему, публика пришла в восторг и несколько секунд не давала продолжать; дирижер понял, что теряет время. Оркестр, если придерживаться лошадиных метафор, даже не взвился в галоп, а рванулся, как взбесившийся конь, раненый шпорой сброшенного всадника; реплики хора поплыли невнятным чириканьем, артисты миманса, выпучив бешеные глаза, проносились в котильоне, солисты от них безнадежно отставали, причем, если половина из них здраво рассудила, что все равно скакать - не царское дело, вторая половина, всегда (и не без оснований) считавшая себя неплохими танцорами, решительно пыталась нагнать, внося еще большую панику: зритель-маньяк в глубине моей души предвкушал, как кто-то сейчас навернется, но, слава богу, обошлось… Когда бешеная скачка финальных аккордов снесла со сцены остатки ларинского бала, опешивший помреж не вдруг догадался закрыть занавес и включить свет…
Не то в антракте дирижеру настучали по башке, не то оказалось, что, один раз опустив руки, снова махать ими с прежней скоростью уже не получается, не то последний акт у дирижера самый любимый, - но, если ария Ленского и дуэль шла все еще в темпе, но уже хотя бы вальса, а не трепака, то арию Гремина дирижер откровенно смаковал: о ферматах вообще молчу, - на каждом гласном звуке можно было «сходить пообедать и вернуться» (кстати, то ли я никогда не замечала купюры «Итак, пойдем тебя представлю я», не то они где-то посеяли реплику).
К финальному дуэту жизнь на сцене текла размеренно и неторопливо. Онегин (с безупречной прической – блин!) судорожно признавался в любви не желающей его слушать женщине с обстоятельностью умирающего Родриго ди Позы, которому уже некуда спешить; Татьяна робко помышляла вырваться из страстных объятий, но ее не пускала мысль, что бежать, пока Онегин не допоет, ей некуда, а допоет он такими темпами еще ооооооочень нескоро… Ощущения, что опера движется к стремительному неизбежному финалу, не было никакого: напротив, казалось, что вот теперь-то все и начинается; когда дело дошло до «О, не гони, меня ты любишь…», мысль о том, что это ариозо - последнее, пронзила мозг, как звон отложенного на 10 минут будильника – летаргический сон в пятницу утром… Финал не оставил впечатления – ни хорошего, ни плохого: только недоумение, когда это опера вообще успела закончится…
А я так люблю "Онегина"…
Нет, надо все-таки разжиться видео…
Нет, он не ставил «Онегина»: но он говорил, что «нет ничего хуже дирижера, который не смотрит на сцену, а только тычет палкой в ее сторону, указывая певцам момент вступления»; и что бороться с дирижером трудно, потому что он на виду, и оттого свято верит, что это он делает спектакль и может вертеть им по собственной воле. Между тем, без дирижера спектакль всего лишь не был бы оперой, как без режиссера он всего лишь остался бы «концертом в костюмах»: но вот без актеров спектакля бы и впрямь не было. И потому (об этом тоже говорил умный Фельзенштайн) и дирижер, и режиссер, и оркестр существуют в оперном театре из-за и для актера – а никак не наоборот.
Чего не знал Фельзенштайн (и хорошо, а то умер бы раньше времени), так это того, что бывают еще дирижеры, которые не просто не интересуются происходящим на сцене, но и демонстративно на это происходящее плюют. Потому что не заметить, что сегодня творилось с музыкой, было нельзя – можно было только проигнорировать.
Я всегда – даже и особенно в искусстве - предпочитала тех, кто ведет себя как профессионал, тем, кто кичится своей «талантливостью»: может быть именно поэтому Коробова я всегда недолюбливала, несмотря на то, что все, в т.ч. и те, кому виднее, в один голос твердят, как он замечателен; и, видимо, все-таки j’ai raison: потому что он наверняка собой дико доволен и вообще получил массу удовольствия: и все же, если он сегодня не зарубил спектакль, то что же называется «зарубить»? А если спектакль зарубил не он, то чья это, черт побери, проблема – происходящее в оркестре???
Хм, я не собиралась никому рассказывать, где я сегодня была, чтобы обо мне чего-нибудь не подумали, но поскольку любимый театр неизменно преподносит мне странного рода сюрпризы, и меня то прет, то распирает, в конце концов, думайте что хотите! Могла я пропустить "Онегина" в День Лицеиста? - Конечно нет!
Начиналось все очень хорошо: все-таки Балашовым-Ленским, новоявленной Ольгой (В.Вяткиной), обнаружившей красивый тембр и завидную способность к четкой артикуляции, и, слава великим богам, все же "правильным" Онегиным. Я в кои-то веки слышала, а не помнила слова, и почти не ловила неизбежного в оперных мизансценах немого комментария «режиссер сказал – мы сделали, а что?». Иначе говоря, они готовы были ИГРАТЬ! Но дирижер им тупо не дал!!!
Чем-то странным повеяло чуть ли не с момента превращения первого дуэта в квартет. К первой реплике Ленского диагноз был ясен: любое желание певцов интонационно выделить какое-нибудь слово терпело жесточайший крах, потому что за миллисекундную паузу перед логическим ударением оркестр успевал доиграть реплику до конца. По мере приближения письма Татьяны (видимо, любимого) нетерпение дирижера все возрастало, и к концу первой картины актерам было уже вовсе не до интонаций – они захлебывались обилием согласных в русском языке; и меня, еще не отошедшую от сонного Ведерникова в парижской трансляции, мучил вопрос, неужели Чайковский не сообразил проставить в партитуре темп по метроному…
Прилетев на всех парах к долгожданной второй картине, дирижер остановился, отдышался и устроился поудобнее. Татьяна с няней по инерции пронеслись сквозь дуэт и к собственно сцене письма пришли в норму. Я выдохнула.
Следующая тоже ударно-вокальная картина тоже удостоилась дирижерского внимания. Батуркин, отложив телячьи нежности до весны, снова извлек на свет божий осенний вариант Онегина – самовлюбленного, умного и едкого: правда, все же без «тех» высот цинизма…
Я вообще все никак не могу понять, радоваться ли мне, что я застала «тот» его coup de foudre, по сравнению с которым все что угодно теперь «недотягивает»; и вообще, был ли это впрямь небывалый всплеск вдохновения, или после Павлова любой намек на драматическую выразительность раем покажется: впрочем, мотивацию я, конечно, могла придумать сама, но чисто «физические действия» - с кривой улыбкой и мокрой челкой – не глюки же у меня?
Кроче говоря, сценически Онегин был активен и хорош. Вокально, правда, поначалу обнаружил проблему со злоупотреблением не то некачественным, на то неуместным вибрато; учитывая, что по ходу арии в 3 картине проблема исчезла на глазах, называется проблема, видимо «Распеваться надо!»; как бы там ни было, ко второму акту Онегин был во всей красе и, поскольку от звуков финального дуэта из «Евгения Онегина» я теряю волю, и, если не от голоса Андрея Батуркина вообще, то от голоса Андрея Батуркина, поющего финальный дуэт из «Онегина», - тоже, я, в конечном итоге, даже счастлива. Но до второго акта надо было еще дожить.
Проведя «бенефисы» двух главных действующих лиц, дирижер снова утратил интерес к происходящему и заторопился домой (на поезд? на свидание?). «В темпе вальса» - это уже быстро: но с такой скоростью танцуют разве что ча-ча-ча.
Когда настала очередь Вячеслава Осипова, дирижер, из уважения к легендарному ветерану, снова вынужден был попридержать коней, и роскошные Куплеты застолбили месье Трике положенную «чеховскую» роль в заключительном tableau. Последняя реприза во всей героической мощи былого Хосе и Германа вышла откровенно выпендрежной, но в тему, публика пришла в восторг и несколько секунд не давала продолжать; дирижер понял, что теряет время. Оркестр, если придерживаться лошадиных метафор, даже не взвился в галоп, а рванулся, как взбесившийся конь, раненый шпорой сброшенного всадника; реплики хора поплыли невнятным чириканьем, артисты миманса, выпучив бешеные глаза, проносились в котильоне, солисты от них безнадежно отставали, причем, если половина из них здраво рассудила, что все равно скакать - не царское дело, вторая половина, всегда (и не без оснований) считавшая себя неплохими танцорами, решительно пыталась нагнать, внося еще большую панику: зритель-маньяк в глубине моей души предвкушал, как кто-то сейчас навернется, но, слава богу, обошлось… Когда бешеная скачка финальных аккордов снесла со сцены остатки ларинского бала, опешивший помреж не вдруг догадался закрыть занавес и включить свет…
Не то в антракте дирижеру настучали по башке, не то оказалось, что, один раз опустив руки, снова махать ими с прежней скоростью уже не получается, не то последний акт у дирижера самый любимый, - но, если ария Ленского и дуэль шла все еще в темпе, но уже хотя бы вальса, а не трепака, то арию Гремина дирижер откровенно смаковал: о ферматах вообще молчу, - на каждом гласном звуке можно было «сходить пообедать и вернуться» (кстати, то ли я никогда не замечала купюры «Итак, пойдем тебя представлю я», не то они где-то посеяли реплику).
К финальному дуэту жизнь на сцене текла размеренно и неторопливо. Онегин (с безупречной прической – блин!) судорожно признавался в любви не желающей его слушать женщине с обстоятельностью умирающего Родриго ди Позы, которому уже некуда спешить; Татьяна робко помышляла вырваться из страстных объятий, но ее не пускала мысль, что бежать, пока Онегин не допоет, ей некуда, а допоет он такими темпами еще ооооооочень нескоро… Ощущения, что опера движется к стремительному неизбежному финалу, не было никакого: напротив, казалось, что вот теперь-то все и начинается; когда дело дошло до «О, не гони, меня ты любишь…», мысль о том, что это ариозо - последнее, пронзила мозг, как звон отложенного на 10 минут будильника – летаргический сон в пятницу утром… Финал не оставил впечатления – ни хорошего, ни плохого: только недоумение, когда это опера вообще успела закончится…
А я так люблю "Онегина"…
Нет, надо все-таки разжиться видео…
@музыка: все равно он-любимый!
@настроение: Как там было у Феллини: "mort'a dirigiore"?