Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И юность улетевшую мою…
Bref, «Кармен» открыла мне не то чтобы страшную, но странную правду: я не продолжаю любить свой любимый театр – я пытаюсь со своей нынешней позиции любить этот театр, каким он был 6 лет назад…
И тут Остапа понесло6 лет назад у них был «Фауст»: декаденстки провокационный и непристойно-чарующий, как танец Саломеи. С обреченной изысканностью экзотического цветка, едва успев расцвести, он начал умирать: под градом газетной ругани, под собственной тяжестью неоперной содержательности с него один за другим опадали лепестки вдохновения, и раз за разом он все ниже клонился к скандальности, вычурности и пошлости. И все же - хорошо это или плохо – без него я не стала бы тем, что я есть.
Не мне одной театр вот так переехал сознание и собрал его на новый лад. Но у всех это были какие-нибудь Таганки, Ленкомы и прочие «великие могучие». А у меня вот был этот «Фауст»: Маргарита, с бесстыдством невинности сбрасывающая тонкое белое платье в начале и обритая налысо в тюремной психушке в конце, зарезанный горлышком разбитой бутылки Валентин… и Мефистофель, взобравшийся на крест в сцене в церкви и под слащаво приевшийся вальс срывающий винтовки с бешено вращающегося Чертова колеса, сверкая при этом недвусмысленно красными обшлагами.
Этого Мефистофеля моей мечты я, как, кажется, уже рассказывала, одобрила заранее. Но, хотя еще утром я, благопристойная отроковица с тогда еще филологическим уклоном, воспитанная в слепом поклонении ретроградной классике, сама не поверила бы этому, в тот вечер я влюблюсь в этот спектакль искренне и страстно. А следующим утром, над первой газетой с идиотической претензией к богохульности, допущенной в трактовке сюжета (о Фаусте, напомню), я поняла, что не просто «все простила» за рокового красавца с роскошным басом – но и впрямь поверила и приняла, что «Фауст» - он вот такой…
В тот день я поняла, что текст для театра не ограничивается тем, что в нем написано. В тот день я увидела, что пресса продажна. В тот день я написала свою первую театральную рецензию. А еще день спустя вдруг выяснила, что давно слыву любителем театра…
Но суть, конечно, не в этом…
Так вот, к чему я:В конце девяностых во впоследствии мой любимый театр Станиславского и Немировича ломанулась целая плеяда юных талантов, блистающих не только вокальными, но и драматическими данными. К означенному 2002 г. они составили ядро труппы и славу самого молодого (читай: «единственного молодого») оперного театра столицы: плещущая через край энергия, фонтанирующий энтузиазм, феноменальная «сыгранность», страстная увлеченность своим делом и (пафосно, но правда) сакрализованная серьезность Игры (вот именно с большой буквы) – мне посчастливилось застать это праздник… не жизни, но Театра. А потом в борьбе против него объединились закономерное и непредвиденное.
Непредвиденным был пожар, затянувшийся на годы ремонт и в результате уход трех ведущих теноров и искусно (по аншлагам судя) маскирующийся под ренессанс репертуарный кризис.
Закономерно течение времени.
Эффектнее абсолюта только контраст. Отставной генерал все еще кажется себе и другим бравым воякой – если не отобрать у него шашку.
Катастрофа побеждает обыденность: но вряд ли обыденность может победить катастрофу.
Спектакль не может жить вечно. Как и актеру не бывать вечно молодым. Хорошо еще, когда они взрослеют вместе. Вынужденные каникулы перевернули все с ног на голову, in more then one sense.
Актер играет роль: волнуется, переживает, выкладывается – раз за разом, месяц, другой, год, другой, третий, пятый… И однажды неизбежно наступает день, когда он перестает волноваться и выкладываться: потому что вполне искренне может сделать это не глядя: он не задумываясь поднесет платок к глазам, на которые давно не наворачиваются слезы, и будет абсолютно автоматически прихрамывать с момента первого появления на сцене, чтобы как-то оправдать свою неблестящую хореографию на балу в последнем акте. И, сколько бы ни прошло времени, он так и будет играть этот спектакль с платочком и хромотой – уже прекрасно умея танцевать и разучившись пускать слезу над мелодраматически печальной судьбой умершего за сценой безымянного персонажа.
К 2003 году лучшие спектакли театра Станиславского и Немировича уже пересекли, или готовы были пересечь роковой пятилетний рубеж: им нужна была свежая кровь или свежий ветер. Трехлетний перерыв вселил надежду, что Феникс сможет возродиться из пепла.
Феникс возродился бы: пусть не таким, как был, но таким, как стал. Но здесь взорвалась вторая заложенная пожаром мина замедленного действия.
Те, кто по привычке именуется «молодой труппой», давно не так уж неправдоподобно молоды и полноправно встроились в ряды не менее блистательных предыдущих поколений. Посмотрим, что там будет в феврале, но последние 2 премьеры – «Травиата» и «Онегин» - предстают во всем блеске величественного профессионализма, путь к которому лежал в т.ч. и через буйные творческие порывы старых спектаклей: он не лучше и не хуже – он… яснее. С чуть смазанными карнавальной веселостью «Царя Салтана», наивным трагизмом «Богемы» и т.д. и т.п. - это все же то, к чему репертуар органично пришел вслед за труппой: но…
Уход одного тенора был бы незаметен, но уход сразу трех означает, что каждый спектакль, как «Богема», поставленный в расчете на поколение «Дебют 94-98», или один из составов, в котором это поколение тоже логичным образом группировалось, не досчитался хоть одного «бойца»: и, соответственно, не мог не принять в свои ряды хотя бы одного «новобранца».
И, как даже подобранное с учетом мельчайших сдвигов технических характеристик новое колесико в испорченном механизме все же будет блестеть по-другому, как даже идеально совместимый пересаженный орган все-таки сохранит минимальные следы отторжения, так новый исполнитель может делать в точности то же самое, что его предшественник, но все же он не прочувствовал на своей шкуре всех тонкостей эволюции спектакля… А благодаря пресловутому трехлетнему перерыву некоторые «новобранцы» просто уже и не застали тех, у кого заочно приняли эстафетную палочку…
Справедливости ради, «четвертый тенор» тех времен все еще на своем месте. Но, даже когда есть, кого копировать, все же на них, на этих новичков (при всей их, в свою очередь, одаренности) спектакль не рассчитан. Был бы рассчитан – может быть, был бы немного другим. Может быть и нет, но проверять уже поздно, спектакль в это смысле - как карточный домик: нельзя вынуть одну карту и быстренько подставить на ее место другую. Приходится делать вид, что ничего не изменилось. И вот, вокруг «новобранца» образуется своего рода вакуум, где на «Кармен» (по странному стечению обстоятельств, не виденной в ТЕ времена) я наконец-то разглядела призрак ныне солиста Большого театра, образ которого в остальных спектаклях вслед за актерами по старой памяти проецировала на его прежнее место…
@настроение: графоманское
@темы: Я хочу рассказать вам, Опера, Немирович & Станиславский, ...и прочая нечисть