"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
мне самой эти кумиры надоели хуже горькой редьки. Особенно сильно надоело иероглифы сканировать. Пока я соберусь дойти до сканера, год пройдет. Так что, короче говоря,
В принципе, Акутагава мне понравился. Особенно той части, где он заинтересованный наблюдатель, скрупулезно исследующий результаты взаимопроникновения европейской и японской культур. Католицизм и синтоизм, рыцарская доблесть и кодекс самурайской чести, Конфуций и Стриндберг...
Акутагава конспектирует вековой диалог культур с завидным остроумием и не менее завидным слегка наивным патриотизмом.
Но у творчества Рюноскэ Акутагавы было два лица. Одно из них, да, смотрело в мир широко раскрытыми глазами. Другое смотрело внутрь себя глазами, полными ужаса. С горькой обреченностью созерцало бьющуюся в клетке дурной наследственности душу человека, который всегда знал, что однажды сойдет с ума.
Который понял, когда этот день пришел, что любой, у кого он сейчас попросит помощи, окажет помощь врачебную. И потому позвать на помощь он не мог. Но в помощи отчаянно нуждался.
И он обратился к последнему прибежищу всех талантливых людей: доверил бумаге все то, что, будучи доверенными кому-то другому, привело бы (и привело) к однозначному результату. У него уже не было сил переплавлять безумие в творчество. Он просто описывал, что с ним происходит.
В общем, если у вас крепкие нервы, почитайте «Зубчатые колеса». Там нет душераздирающих диалогов и леденящих галлюцинаций, но е-мое, как же это страшно...
РЮНОСКЭ АКУТАГАВА
В принципе, Акутагава мне понравился. Особенно той части, где он заинтересованный наблюдатель, скрупулезно исследующий результаты взаимопроникновения европейской и японской культур. Католицизм и синтоизм, рыцарская доблесть и кодекс самурайской чести, Конфуций и Стриндберг...
Акутагава конспектирует вековой диалог культур с завидным остроумием и не менее завидным слегка наивным патриотизмом.
Но у творчества Рюноскэ Акутагавы было два лица. Одно из них, да, смотрело в мир широко раскрытыми глазами. Другое смотрело внутрь себя глазами, полными ужаса. С горькой обреченностью созерцало бьющуюся в клетке дурной наследственности душу человека, который всегда знал, что однажды сойдет с ума.
Который понял, когда этот день пришел, что любой, у кого он сейчас попросит помощи, окажет помощь врачебную. И потому позвать на помощь он не мог. Но в помощи отчаянно нуждался.
И он обратился к последнему прибежищу всех талантливых людей: доверил бумаге все то, что, будучи доверенными кому-то другому, привело бы (и привело) к однозначному результату. У него уже не было сил переплавлять безумие в творчество. Он просто описывал, что с ним происходит.
В общем, если у вас крепкие нервы, почитайте «Зубчатые колеса». Там нет душераздирающих диалогов и леденящих галлюцинаций, но е-мое, как же это страшно...