"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
Моя жизнь все более уверенно выстраивается под лозунгом «Does anybody know, what we are living for». Очередное осознание того, что живешь ты только тогда, когда тебе кажется, что у тебя нет времени жить.
Нет ничего отвратительнее, чем принадлежать самой себе, но когда долгое время живешь в атмосфере отсутствия осмысленности бытия, привыкаешь побеждать скуку распорядком. И этот распорядок становится священным, потому что за ним лишь пустота, и потому так немилосердно страшно нарушить его, но однажды непременно приходится, и… ничего не происходит. Пустота лениво бросает тебе в душу мутный взгляд, и снова скрывается за стеной придуманной обыденности.
Иного рода распорядок диктует обыденность «внешняя», объективно существующая, которая врывается в твою личную, иначе говоря, опять же тобой самим придуманную жизнь, и покоряет ее бастион за бастионом. А жизнь, ютясь на с кровью отвоеванных окраинных островках, расцветает пышным цветом. Но потом вдруг снова потянет в воздухе сладким ядом цветка под названием Свобода.
Зажатая со всех сторон работой, учебой и тренировками, жизнь, казалось, стремительно пролетала мимо. Но не было ничего прекраснее книг, прочитанных в метро, стоя на одной ноге, и фильмов, посмотренных в часы, отнятые у сна – хоть как-то, ведь совсем без этого жить нельзя!
И вот, на горизонте замаячила… черт с ней, с сессией, – каникулы. Призрак свободы.
И градом сыплются Диккенс и Бодлер, Леметр и Зейдельман, братья Гершвины, «Картель четырех», Претерит, кондисьонель и рецептивная активность аудитории. А Мисима и Миике, не говоря уже о треклятом Куприне, смиренно дожидаются на диване своего часа. Нет, и на них нашлось бы время – ночь длинная, - не обещай это гнусное слово «каникулы», что там, вдалеке, все закончиться, и вот тогда… Вот именно, а что тогда?
Как это в принципе ужасно – ждать не начала, а конца. Тем более что ничего ведь так и не закончилось…
Новогодние праздники – жизнь в городе остановилась, даже транспорт ходит через одно место. Но сессия все еще не закрыта, и на повестке дня сорок больших романов раннесоветсткого периода. Часики тикают, черт их побери, но многие ли, пожив ритме сессионной лихорадки, способны заставить себя приняться за то, что надо сделать не прямо завтра?
Сдать экзамен я всегда успею.
Мисима и Миике по-прежнему терпеливо ждут на диване (не говоря уж о Куприне, но его я хоть читала). В них сейчас моя жизнь, но я смогла прожить без них 2 недели, значит смогу и еще. Вот же они. Здесь. Никуда не денутся.
Успею. Потом. В спокойной обстановке. Когда над головой не будет висеть дамоклов меч советской литературы. Но это еще не скоро: до экзамена 11, 10, 9, 8 дней…
И потом практика. И второй семестр…
А я все пишу дурацкие посты.
Нет ничего отвратительнее, чем принадлежать самой себе, но когда долгое время живешь в атмосфере отсутствия осмысленности бытия, привыкаешь побеждать скуку распорядком. И этот распорядок становится священным, потому что за ним лишь пустота, и потому так немилосердно страшно нарушить его, но однажды непременно приходится, и… ничего не происходит. Пустота лениво бросает тебе в душу мутный взгляд, и снова скрывается за стеной придуманной обыденности.
Иного рода распорядок диктует обыденность «внешняя», объективно существующая, которая врывается в твою личную, иначе говоря, опять же тобой самим придуманную жизнь, и покоряет ее бастион за бастионом. А жизнь, ютясь на с кровью отвоеванных окраинных островках, расцветает пышным цветом. Но потом вдруг снова потянет в воздухе сладким ядом цветка под названием Свобода.
Зажатая со всех сторон работой, учебой и тренировками, жизнь, казалось, стремительно пролетала мимо. Но не было ничего прекраснее книг, прочитанных в метро, стоя на одной ноге, и фильмов, посмотренных в часы, отнятые у сна – хоть как-то, ведь совсем без этого жить нельзя!
И вот, на горизонте замаячила… черт с ней, с сессией, – каникулы. Призрак свободы.
И градом сыплются Диккенс и Бодлер, Леметр и Зейдельман, братья Гершвины, «Картель четырех», Претерит, кондисьонель и рецептивная активность аудитории. А Мисима и Миике, не говоря уже о треклятом Куприне, смиренно дожидаются на диване своего часа. Нет, и на них нашлось бы время – ночь длинная, - не обещай это гнусное слово «каникулы», что там, вдалеке, все закончиться, и вот тогда… Вот именно, а что тогда?
Как это в принципе ужасно – ждать не начала, а конца. Тем более что ничего ведь так и не закончилось…
Новогодние праздники – жизнь в городе остановилась, даже транспорт ходит через одно место. Но сессия все еще не закрыта, и на повестке дня сорок больших романов раннесоветсткого периода. Часики тикают, черт их побери, но многие ли, пожив ритме сессионной лихорадки, способны заставить себя приняться за то, что надо сделать не прямо завтра?
Сдать экзамен я всегда успею.
Мисима и Миике по-прежнему терпеливо ждут на диване (не говоря уж о Куприне, но его я хоть читала). В них сейчас моя жизнь, но я смогла прожить без них 2 недели, значит смогу и еще. Вот же они. Здесь. Никуда не денутся.
Успею. Потом. В спокойной обстановке. Когда над головой не будет висеть дамоклов меч советской литературы. Но это еще не скоро: до экзамена 11, 10, 9, 8 дней…
И потом практика. И второй семестр…
А я все пишу дурацкие посты.