Возможно, Пуччини и правда виртуозно сочетает музыку с текстом (а не рассматривает его как неизбежное зло): но верно также и то, что для адекватного воплощения означенного сочетания нужен режиссер уровня Станиславского – по крайней мере, в смысле требовательности к актерам. И... тогда не надо на языке оригинала...
Но, по крайней мере, не прошло и 10 лет, как я сподобилась завести внятное представление о том, что из себя представляет Алексей Шишляев: голос действительно замечательный и по тембру, и по технике ("в свете последних действий" очень уважаю тех, кто не боится piano) - буду слушать ("Богема", говорите?; так, а я, кажется, начинаю всерьез влюбляться в Пуччини).
Но на характерные роли ходить все-таки буду на Поликанана.
В музыке, даже скажем, в музыкальной драматургии Пуччини все же очень четко выделяются ударные моменты, которые требуют чего-то сверхъестественного в чисто вокальном плане (типа “E lucevan le stelle”, которая в исполнении Векуа, при всем моем уважении к нему как к Гвидону, Хосэ и Пинкертону, настолько прошла мима меня, что я ее не опознала, когда она вывернула мне душу наизнанку в АУДИОзаписи Каррераса), и моменты, ударная сила которых рассчитана именно на сценическую выразительность (типа дуэтов Тоски и Каварадоссии – ух, убила бы автора этого погасшего аккуратно на ружейный залп голубого неба на заднем плане в последнем акте). Так вот, если говорить о партии Скарпиа, то тяжелая артиллерия вокалиста – это ария в 1 акте: отрывистый зловещий монолог, переплетающийся с торжественным колокольным звоном… Не вдаваясь в дискуссии об уровне вокального мастерства, я, опять же, совершенно не помню этого момента в исполнении Поликанина: может быть потому, что это было мое первое знакомство с «Тоской» и я просто не успела вникнуть… Сегодня, слушая эту арию, я дышала через раз, но, если вдуматься… этот чарующий консонирующий контраст сделал Джакомо Пуччини, а вовсе не Алексей Шишляев: а четко воплотить то, что написано в нотах, вряд ли «не так уж трудно» - но все же его прямая обязанность. С которой он, повторяю, справляется великолепно, чем в 1 акте купил меня с потрохами, но вот почти полностью «диалогический» второй, к сожалению, на голом вокале не вывезешь. Здесь мало просто «начать петь арии, которых потом будет еще много», здесь на каждой реплике огромная смысловая нагрузка, и неплохо бы как-то присоединить свои усилия к звучащей в оркестре скребущей по нервам напряженности допроса и предрешенной схватки кристальной чистоты с разнузданной страстью…
Поликанин – прирожденный актер. Или приговоренный. Он наверно, даже если захочет, не сможет выйти на сцену без «маски». При всей неряшливости режиссерского, может быть, отчасти, и своего собственного решения образа, он все же существует на сцене в образе, и образ существует последовательно и непрерывно. В то время как Шишляев лишь изредка заражается общим настроением музыки: в остальное время необходимость как-то обживать сценическое пространство его крайне смущает. Апельсин (присутствие которого обыгрывается на протяжении всей сцены Тоски и Скарпиа, не то чтобы потом было, что расплющить в припадке ярости, не то чтобы как-то оправдать наличие ножа) поглощает все его внимание, явно заставляя забыть об опасной близости столь желанной женщины. В руках Поликанина этот апельсин не сообщал общей концепции такой наивной демонстративности - не только и не столько потому, что он этот апельсин по заранее сделанным надрезам нормально почистил, а не стал вырезать цветочки, и, сжимая кулак с апельсином, не постеснялся выжат из него некоторое количество сока; но потому, что его Скарпиа чистил апельсин в качестве закуски к вину, и давил его потом, как не вовремя попавшийся под руки; потому что он смог выразить оправданное ситуацией действие через, быть может, не самое удачное приспособление. А Шишляев сделал то, что велел режиссер, и думал при этом, как бы не изгадить казенный реквизит… Так что в исполнении Поликанина запоминается оперно-канонический сварливый жестокий высокомерный Скарпиа - в исполнении Шишляева запоминается голос.
И вообще, если говорить об объектах внимания, молитва Тоски в этой сцене решена неправильно. В этот момент у обоих героев решается судьба: Скарпиа вот-вот добьется желаемого, Тоска сдает последние бастионы; Тоска вот-вот будет разгромлена на всех фронтах – перед ней ее мучитель, которого уже понятно, что никакие мольбы не тронут. По логике, конечно, они должны не отрываясь смотреть друг на друга; но, даже если этого не может Тоска, которой не под силу обойтись без дирижера, то Скарпиа-то почему все это время валяется на заднем плане с рюмкой: у него что, перерыв на обед?
Опять же, повествование Тоски о последних минутах Скарпиа заслуживает большего внимания со стороны режиссера. Публика видела эту смерть, Тоска рассказывает для Марио: мстит за его отречение во время допроса, заставляя мучительно долго не понимать, так какой ценой куплена его замаячившая на горизонте свобода. Сколько в этом Актрисы, как с этим можно играть, а!..
Короче, наиболее сценически выразителен сегодня был артист миманса, исполняющий немую и либретто не предусмотренную роль слуги Скарпиа, введенную чисто ради оживления сценического действия.
Привычно хорош был Микицкий-Сполетта, но от него грамотное решение образа требует, чтобы его было особо не видно.
А Пуччини все-таки гений… Эх, на Урусова что ли сходить при случае...